|
Рассматривая отдельно эти мотивы, можно выстроить развитие и, следовательно, формирование идеи произведения. Обращаясь к Иову, Бог недвусмысленно корит его: …Где был ты, как я в стройном чине Прекрасный сей устроил свет, Когда я твердь земли поставил И сонм небесных сил прославил, Величество и власть мою? Яви премудрость ты свою! [1; c.387 -388] Здесь порицание богом человека мотивируется закономерностью-"стройным чином света", который человек не может осознать и, вследствие чего, ропщет на бога. Затем следует иллюстрация богом человеку независимого положения природы от человеческого сознания: Где был ты, как передо мною Бесчисленны тьмы новых звезд, Моей возжжённых вдруг рукою В обширности безмерных мест Моё Величество вещали, Когда от солнца воссияли Повсюду новые лучи, Когда взошла луна в ночи? [1; c.388] В данном отрывке раскрываются мотивы бесконечности и света, ассоциирующиеся в контексте строфы с "Божием величеством". Здесь Ломоносовым проводится мысль о том, что человеческое существование имеет определённый временной отрезок и что человек, по сути, лишь какая-то часть огромного мироздания. Конечно, нельзя выпускать из внимания, что Ломоносов увидел в библейском тексте предпосылки и к естественнонаучному пониманию Библии, тем более что её авторы явно оперировали и своими эмпирическими представлениями человека. Вообще, если смотреть на этот художественный текст ещё на более высоком уровне его идейно-смыслового плана, то видно, как монолог Творца, обращённый к человеку, ёмок и имеет достаточно большой ряд смысловых оттенков; здесь не то что бы тот же мотив бесконечности и только материальная его сторона, но и иная точка зрения на ограниченное понимание человеком его настоящего. Как и в "Утреннем размышлении", где есть строка: "…Сия ужасная громада - / Как искра пред тобой одна…", здесь присутствует тот же мотив-антитеза малого и великого, который выражен и в тоне голоса Бога, и в его безграничной самоуверенности, которые Ломоносов и не старался как-то скрыть в своём вольном переводе. Бог предстаёт здесь независимым, бесконечно уверенным в себе творцом всего сущего. Но Ломоносов не был бы и учёным-материалистом, чтобы уже в аллегорическом образе бога не передать также и сущность природных явлений. Из этого следует, что мотив закономерности здесь двояк, он мыслится двояко: 1) с одной стороны, закономерность мира материального, его естественное течение; 2) с другой стороны, закономерность духовная, относящаяся к духовной сфере человека. Деизм ломоносовских взглядов и библейский источник перевода создаёт своеобразное двоемирие, духовно-материальный космос. Важным здесь является то, что материальный мир раскрывает духовный, а именно: такая особенность текста перечислять природные факты и явления, неся в себе конкретный и образный смыслы, аллегорически раскрывает духовную предпосылку человеческого несчастья, а именно: закономерность материи в формальном отношении равна здесь закономерности душевных страданий человека, его судьбы: Возмог ли ты хотя однажды Велеть ранее утру быть И нивы в день томящей жажды Дождём прохладным напоить, Пловцу способный ветр направить, Чтоб в пристани его поставить, И тяготу земли тряхнуть, Дабы безбожных с ней сопхнуть? [1; c.388 - 389] Учитывая историко-культурную ситуацию 18 века, произведение Ломоносова противополагается сомнениям в благости бога - идеи, принадлежащей эпохе Ренессанса. Как представитель Просвещения, мало того, как учёный с энциклопедическим складом ума Ломоносов, по сути, сформировал мирообраз с космической концепцией преобладания светлого, рационального начала в нём. Это касается также конкретной линии зоологизированных образов - Бегемота и Левиафана, как утверждает Лотман, обращённых к западной идеологической ситуации, что объясняется отсутствием данных библейских образов в восточной традиции, где вместо них фигурируют "зверь" и "змий" [3; c.33 - 35]. Образы Левиафана и Бегемота в идеологическом контексте Библии являются существами демонического ряда. У Ломоносова же при интерпретации этих образов отсутствует какая бы то ни было образная демонизация: наоборот, нарочито гиперболизированные образы Бегемота и, что более заметно, Левиафана в сопоставлении с первоисточником обыгрывают подобную художественную окраску: Похожие материалы: Романтизм в литературе. Социальная проблематика и тема
драматизма жизни в пьесах Пристли Повесть "Олеся" - всепобеждающее чувство любви |
Поэтический космос Ломоносова
Страница 6
О литературе » Поэтический космос Ломоносова
