|
Что и говорить, Шварц многому научился у сказки, но и сам многому научил ее — помог ей жить и действовать в современном мире, подарил ей собственное чутье и собственную проницательность. К этому надо прибавить, что он никогда не прибегал в своих произведениях к поверхностному и недостойному психологическому маскараду. Смысл такого рода маскарада обычно сводится к тому, что зритель с лишенным всякой духовности любопытством отгадывает, кто под кем подразумевается. Истинная художественно-содержательная функция сказок Евгения Шварца и честнее и сложнее. Здесь тоже происходит узнавание, и узнавание это часто по сути своей не только неожиданно, но и парадоксально. Однако в каждом отдельном случае оно подтверждается, как мы уже видели, богатством психологических примет и подробностей, которые попали в поле зрения сказочника и осветили ему ту или иную жизненную ситуацию. Если сказка оказывается лишенной этих примет и подробностей, она неизбежно приобретает хрестоматийную нейтральность. "Золушка, или хрустальная туфелька" Ш.Перро и "Золушка" Е.Шварца почти полвека мирно сосуществуют. Между ними много общего. Ни для кого не секрет, что Т.Габбе и Е.Шварц опирались на сказку Ш.Перро, однако создали они оригинальные драматические произведения, ставшие частью нашей национальной культуры. И, очевидно, речь здесь должна идти о так называемом "бродячем" сюжете, ведь источником для обоих произведений послужила литературная сказка. Обращение многих детских писателей к сказочному жанру во второй половине 30-х годов имеет много причин. Одна из них - общественная атмосфера, засилие цензуры. Размышления Е.Шварца о времени и о себе в дневниковых записях 1945-1947 годов, когда писался сценарий и снимался кинофильм "Золушка", помогают глубже понять мироощущение художника, его замысел. В записи от 16 января 1947 года читаем: " .На душе смутно. Я мастер ничего не видеть, ничего не обсуждать и верить, даже веровать, что все обойдется. Но через этот туман начинает проступать ощущение вещей. на которые глаз-то не закроешь". Почти полмесяца спустя, 30 января, он пишет о замысле пьесы "Летучий голландец" (так и не осуществленном), где "человек вроде Диккенса < .> яростно спорит с человеком вроде Салтыкова-Щедрина или Теккерея. Его обвиняют в том, что он описывает мир уютнее, злодейство увлекательнее, горе трогательнее, чем это есть на самом деле. Он признается, что закрывает глаза на то, что невыносимо безобразно". И затем читает стихотворение: "Меня господь благословил идти, Брести велел, не думая о цели, Он петь меня благословил в пути, Чтоб спутники мои повеселели. Иду, бреду, но не гляжу вокруг, Чтоб не нарушить божье повеленье, Чтоб не завыть по-волчьи вместо пенья, Чтоб сердца стук не замер в страхе вдруг. Я человек. А даже соловей Зажмурившись поет в глуши своей". Сегодня дневники рассказывают о том, о чем современники, исследователи могли только догадываться. Сказочник, как бы трудно и страшно ему не было, стремится заставить своих юных "спутников" "повеселеть", чтобы сберечь их душу: ведь то, что стало смешным, перестает быть страшным. Похожие материалы: Венеция Бродского «Набережная неисцелимых» Анализы стихотворений Фиксирование информации. Тезисы |
Коллизии и характеры Ш. Перро у Е. Л. Шварца
Страница 2
О литературе » Своеобразие творчества писателя Е.Л. Шварца » Коллизии и характеры Ш. Перро у Е. Л. Шварца
